В 1645 г. после смерти Михаила Федоровича российский трон занял его сын, Алексей Михайлович. Приятной наружности, пышущий здоровьем, добродушный, веселого нрава, даже склонный к озорству, новый царь вместе с тем был благочестив, ревностно соблюдал все религиозные предписания. Он не был склонен к питию хмельных напитков, слыл отменным семьянином. Любил охоту, лето проводил постоянно в живописном селе Коломенском. Алексей Михайлович ценил красоту в ее старомосковском понимании: он без конца строил и перестраивал свой деревянный дворец в Коломенском, стараясь придать ему совершенный вид, любил торжественную обрядность царских выходов, обедов, богомолья. Жизнь царя была подчинена исполнению отрепетированного, театрализованного обряда. Вставал рано – в четыре часа утра, молился, с особым тщанием поклоняясь иконе того святого, чья память отмечалась в этот день. Затем шел на церемониальное свидание с царицей. После заутрени занимался делами: «сидел» с боярами. Если на этот день приходился церковный праздник, царская одежда менялась, – Алексей Михайлович надевал золотное платье вместо бархатного. После обедни царь выслушивал доклады бояр и приказных людей. Пополудни дела оставлялись – начинался царский обед, как правило довольно продолжительный. Отобедав, царь, как всякий русский человек, должен был поспать до вечерни. После ужина он проводил время в кругу семьи и друзей, за игрой в шахматы или слушая рассказы бывалых людей о старине и неведомых странах. Двор при Алексее Михайловиче обрел невиданное прежде величие. Выезды царя обставлялись с необычайно торжественностью: даже если государь покидал Кремль на несколько часов, чтобы посмотреть кулачные бои на Москве-реке, составлялся специальный указ, кому на время его отсутствия «государство ведать». Подданные при виде царской кареты падали ниц, проявляя поистине восточное раболепие. По словам современника, Алексей Михайлович сделался более самодержавным, чем его отец. В начале своего правления молодой царь находился под сильным влиянием своего бывшего дядьки (воспитателя) боярина Бориса Ивановича Морозова, который, по сути дела, и руководил работой государственного аппарата.

Первый раз Алексей Михайлович женился в 1647 г. В невесты он выбрал Евфимию Федоровну Всеволожскую, дочь касимовского помещика. Однако когда ее впервые наряжали в царские одежды, то слишком туго затянули волосы, и она упала перед царем в обморок. За то, что «скрыли» болезнь, невесту и ее семью сослали в далекую Тюмень. Царь крайне опечалился. Даже охота не поднимала настроения. Между тем народная молва по-своему объясняла случившееся. Новая царская родня могла оттеснить от власти Бориса Ивановича Морозова, воспитателя царя, – значит, ему было выгодно опорочить невесту перед государем. Во всяком случае, боярин нашел способ и царя женить, и свое положение упрочить. У его помощника, Ильи Даниловича Милославского, были две красивые дочери. Морозов расхвалил их перед царем и подстроил так, чтобы Алексей Михайлович смог их увидеть. 16 января 1648 г. царь женился на приглянувшейся ему Марии Ильинишне Милославской. Сам же Морозов взял в жены ее сестру. Брак царя, заключенный по любви, оказался счастливым. О Морозовых же один остроумный современник-англичанин говорил, что вместо детей у этой четы родилась ревность, познакомившая молодую жену старого боярина с плетью толщиной в палец.

Новая родня Алексея Михайловича, прежде небогатая, воспользовалась своим положением и принялась с жадностью брать взятки. Особенно отличались на этом поприще два родственника Милославских, подручники Б.И. Морозова – Леонтий Степанович Плещеев и Петр Тихонович Траханиотов. Первый возглавлял Земский приказ, второй – Пушкарский. Плещееву мало было просто брать «посулы». Он завел штат доносчиков, которые возводили ложные обвинения на людей. Их сажали в тюрьму и освобождали только за мзду. Траханиотов же присваивал себе жалованье служилых людей. Никакие челобитья не доходили до царя. Все это множило число недовольных. К тому же непомерно возросли государственные налоги. Еще весной 1646 г. была введена пошлина на соль, увеличившая ее цену на две гривны за пуд. Между тем в XVII в. соль играла гораздо более важную роль в жизни людей, чем сейчас. Тогда она была практически единственным консервантом, позволявшим в течение долгого времени хранить мясо (солонину) и рыбу. Из-за дороговизны соли эти важнейшие продукты тоже вздорожали и стали малодоступными для населения. Страдали и торговцы, у которых стал гнить залежавшийся товар. Одновременно выросла контрабандная добыча и продажа соли. В конце 1647 г. соляной налог пришлось отменить. Но чтобы казна не пострадала, правительство сократило жалованье служилых людей. Общее недовольство нарастало.

1 июня 1648 г., когда Алексей Михайлович возвращался из поездки в Троице-Сергиев монастырь, царский кортеж был остановлен толпой. Возбужденные люди настояли на том, чтобы государь их выслушал. Они жаловались на Плещеева, требовали сменить его. Алексей Михайлович был напуган и обещал незамедлительно во всем разобраться. Все могло бы закончиться миром, если бы не приспешники Плещеева, пустившие в дело кнуты. Разъяренная толпа бросилась на них, так что они просто чудом избежали расправы. 2 июня были разгромлены дома ненавистных народу вельмож. Был убит дьяк Назарий Чистой, которого считали ответственным за введение соляного налога. Затем толпа потребовала выдать на «суд» Морозова и Траханиотова. Правительство не имело сил для подавления восстания. Ведь в нем участвовали не только посадские люди, но стрельцы и дворяне. 4 июня царь приказал выдать восставшим Плещеева. Его вывели на площадь в сопровождении палача, но он не понадобился: Плещеев был буквально растерзан толпой. Не удовлетворившись этим, народ потребовал выдачи Морозова и Траханиотова. Траханиотов, бежавший из Москвы, был по царскому повелению схвачен уже неподалеку от Троице-Сергиева монастыря и возвращен в столицу. Его водили по городу с колодкой на шее, а потом обезглавили. Лишь пожар, начавшийся на Дмитровке и охвативший Петровку и Тверскую, заставил восставших забыть о Морозове.

В один из праздничных дней, когда совершается крестный ход, царь вышел на площадь и обратился к народу с речью. Он фактически оправдал казнь Плещеева и Траханиотова и, как рассказывают источники, со слезами на глазах просил пощадить Морозова. Растроганный люд уступил, и боярина отправили в Кирилло-Белозерский монастырь. Он пробыл в этой ссылке недолго – уже в октябре вернулся в столицу. Морозов был так напуган, что до конца своих дней старался держать в тени…

Я уже набрасывал очерк об Алексее Михайловиче, как вдруг вспомнил об этом эпизоде, который меня всегда удивлял: царь просит у народа милосердия, и народ, способный забывать нанесенные обиды, – прощает. Трогательный и великий эпизод истории! У меня даже возникли сомнения – неужели так и было? Проверил еще раз по источникам – вроде бы верно: так и было. И уже написав несколько страниц очерка, я решил все же выйти в радиоэфир, чтобы спросить об отношениях царя и боярина Морозова: правдива ли эта история?

В радиоконтакте (10.02.2020) не обошлось без забавного казуса. Спрашивая о судьбе Морозова, я обратился к Борису Ивановичу с упоминанием отчества «Николаевич» (подсознательно вспомнился Ельцин). И что удивительно – контакт был именно с Борисом Ивановичем, который деликатно меня поправил:

«Он попросил народ не казнить вас? – правильно, так и было!»



«Правда ли что царь спас вам жизнь?
– я говорил ему: не надо меня спасать!»



«Он у нас – ну очень – хороший человек!»

Я спросил – был ли у Морозова контакт с царем в Тонком мире?

«Что он вам сказал? – подготавливайся к переходу на третий уровень!»



«На каком уровне Борис (Иванович)? – на третий я перешел!»

Морозов довольно долго ждал этого перехода, – столетия! Он знает причину задержки – и потому его пожелание нам скреплено болью утраченных возможностей:

…Не сразу возник у меня интерес к посмертной судьбе самого царя Алексея Михайловича, человека доброго, порядочного. Он никого не мучил, не насиловал, он не злорадствовал, не злился, не стрелялся – словом, в моей первоначальной установке спрашивать о людях, которым есть что рассказать о своих «делах», порой сомнительных и нередко преступных, не было предусмотрено, что я удивлюсь чему-нибудь в новой жизни Алексея Михайловича, едва ли не самого дружественного и обаятельного из всех тех, кто правил Россией…

Царь был «тишайший», но век-то – бунтарский!

Вокруг него были люди – ого какие!

Особый интерес вызывала посмертная судьба двух самых ярких людей второй половины XVII века – протопопа Аввакума и патриарха Никона. Хотелось узнать, чем закончился их острый конфликт на религиозной почве.

Не в земной жизни, понятное дело, а там – в духовной сфере.

Последствия церковной реформы, проводимой Никоном по поручению царя Алексея Михайловича, были так глубоки, что вопрос о правоте и правде, как мне казалось, – совсем не праздный…

В 1651 г. Аввакум перебрался в Москву, где служил в соборе Казанской Божией Матери на Красной площади. Как и патриарх Никон, Аввакум родился неподалеку от Нижнего Новгорода. Отец его был священником. Смолоду Аввакум пристрастился к вероучительной литературе, стал сельским дьяконом, затем – священником и, наконец, был поставлен в протопопы. Неукротимый фанатик, он настойчиво требовал от своей паствы благочестия, осуждал мирские развлечения, никому не спускал грехов. Не останавливался молодой священник и перед обличением «начальников». Случалось даже, протопопа жестоко избивали. Обладая огромной физической силой, он однажды в одиночку разогнал ватагу скоморохов, одного из плясовых медведей «ушиб… а другова отпустил в поле».

В Москве протопоп сблизился с придворным духовенством, вошел в кружок ревнителей благочестия, подружился с Никоном. Протопопа лично знал царь Алексей Михайлович. Открывалась перспектива блестящей карьеры.

Но судьба распорядилась иначе…

В это время обсуждали итоги визита в Москву иерусалимского патриарха Паисия. Царь Алексей Михайлович был грекофилом, мечтал распространить власть православного царя «от моря и до моря». Не желая худого, патриарх сказал царю, что церковные обряды у греков и у русских – разные. Обряды, полученные от греков, не были тронуты русскими, а греки, в борьбе с ересями, несколько раз их меняли, чтобы утвердить тринитарное богословие, которое обязывало видеть божественные ипостаси совершенно равными. Двуперстное сложение при крестном знамени у русских оказывалось в глазах патриарха нарушением этого священного закона равенства ипостасей. Что же делать? Кроме этого, были и другие отличия. Особенно настораживало то, что в рукописных служебных книгах накопились ошибки переписчиков – их надо исправить. Но по каким книгам – русским или греческим?

Возможно, не было бы никакой церковной реформы, если бы не еще одно обстоятельство «времени и места».

Религиозное сознание весьма серьезно относилось к предстоящему 1666-му году, который был ассоциирован со Вторым Пришествием Христа, ибо число дьявола 666 не могло не означать также прихода Судьи. Поскольку русский царь был единственным православным царем в мире (после гибели Византии в 1453 году), то греки смотрели на него с надеждой как на ответчика за весь православный мир.
Да и сам русский царь хотел того же.

В 1648 г. была опубликована в Москве так называемая «Книга о вере», составленная (по традиции) из известных текстов антикатолического содержания. Эта книга вышла по благословению царского духовника Стефана Вонифатьева. В ней впервые было прямо сказано (в 30-й главе) о том, что 1666 год будет последним – вскоре наступит конец света.

Русский царь обязан был соединиться с греками в едином православии. Но «черт», как известно, в деталях. Если соединиться с признанием верховенства обрядов греческой церкви, тогда все русские обряды окажутся ложными. Если же признать русские обряды истинными, то тогда раскол наступит во всем православном мире.

Раскол был неизбежен при любом решении – в пользу греков или в пользу московской традиции. Что же делать? Русский царь принял «русское» решение – пусть в основе исправления обрядов и книг будут как греческие, так и русские обычаи – но самые древние.

Благие пожелания иногда ведут прямо в ад!

Алексей Михайлович доверил провести эту реформу только что возведенному в сан патриарха новгородскому митрополиту Никону, человеку грубоватому, и в отличие от царя, не любившего греков. Он менее всего подходил для планомерной, тщательной, скрупулезной работы над изменением обрядовой сферы.

Но раз царь сказал – значит надо! Долго Никон думать не стал – не был приучен.

В 1652 г. патриарх решительно заменил на новые старинные обряды, которые не совпадали с греческими. Было предписано креститься не двумя, а тремя перстами, петь «аллилуйя» не два, а три раза, во время крестного хода двигаться не по солнцу (посолонь), а против него, поклоны совершать не земные, а поясные. Иначе стало писаться имя Христа – Иисус вместо традиционного Исус. Все иконы и богослужебные книги переписывались по греческим образцам, неисправленные подлежали уничтожению. Были и другие нововведения.

Рушились постановления Стоглавого собора, провозгласившего, в частности, что, если «кто не знаменуется двумя персты, яко же и Христос, да есть проклят». Противники Никона обвиняли его в том, что он вводит на Руси «латинство».

Когда стало ясно, что, вводя новые правила, обряды и книги, сторонники Никона не только уменьшили количество ошибок, но умножили их многократно, и в тех именно областях, где в самом деле их не должно быть, – в чинопоследовании Таинства Причастия, – протопоп Аввакум заявил о религиозной катастрофе: «Зима хощет быти, сердце озябло и ноги задрожали».

Нет больше истины православия!

Нет больше и русской церкви – она во власти духовного антихриста, которого ждали…

Противников реформы обвинили в расколе, отлучили от церкви. Аввакум оказался в Сибири. Дорога туда была тяжелой. Умирали дети, да и сам протопоп с женой не раз оказывался на краю гибели. Но страдания не сломили их упорства и фанатической веры.

В 1666 г. мятежного протопопа привезли в Москву на церковный собор, где он был расстрижен и проклят. В ответ, не смущаясь присутствием двух вселенских патриархов, Аввакум сам предал проклятию церковный собор.

Вместе со своими единомышленниками, монахом Епифанием и дьяконом Федором, которым в наказание отрубили пальцы на правой руке и отрезали языки, Аввакум был сослан в далекий Пустозерск. Но и там, сидя четырнадцать лет в «земляной тюрьме», Аввакум продолжал писать, разоблачать «никониан», в том числе и русского царя.

Алексей Михайлович для Аввакума – «отщепенец», он «много мучительства сотворил». Аввакум видит, как в аду «кушают черви великого государя».

«Бедной, бедной безумной царишко! Что ты над собою зделал?»

Предчувствуя скорую смерть, Аввакум писал, что царские слуги, как «волки… в клочья разорвут раба тово Христова, сожгут, и кости изсекут бердышами… Да потом, собрався, на радостях пировать станут…»

Так оно и случилось! Аввакум угадал свою смерть, потому что знал, что власти не захотят отдать его мощи сторонникам старой веры, – а чтобы не было поклонения мощам, их надо уничтожить…

В 1682 г. по указу царя Федора Алексеевича узники Пустозерска были заживо сожжены «за великие на царский дом хулы». А их кости раздробили…

Не менее драматично сложилась и судьба Никона – врага Аввакума.

Поначалу Алексей Михайлович потакал во всем сильной личности русского патриарха. В письмах к нему царь называл его «другом душевным». Никон, и без того властный и нетерпимый, возгордился. Он стал суров, высокомерен не только с духовенством, но и с боярами. Даже по делам светским, далеким от церковных, бояре вынуждены были постоянно испрашивать патриаршего соизволения. Никона стали называть «великим государем», как когда-то именовали патриарх Филарета при царе Михаиле Федоровиче. Если сын Филарета был слабым человеком и потому не мог управлять государством без помощи отца, то Алексей Михайлович просто не любил саму власть над людьми.

Он любил природу, пение птиц, Коломенское, где он всю жизнь строил деревянный дворец. Алексей Михайлович отдавал высшую власть своему «душевному другу» бескорыстно и даже с благодарностью, что Никон не позволит ближнему кругу царя воровать.

Постепенно в придворной боярской среде сложилась оппозиция Никону, замыслившая поссорить патриарха с царем. Придворные интриги, чрезмерное самовластие Никона привели к тому, что Алексей Михайлович стал тяготиться патриархом. Конфликт произошел в 1658 г., когда царь не пригласил Никона на церемонию встречи грузинского царевича Теймураза. К тому же при выходе из церкви царский окольничий Хитрово ударил палкой патриаршего боярина. Никон потребовал наказать виновного, но Алексей Михайлович не сделал этого. Более того, царь велел передать патриарху: «…царское величество почтил тебя, как отца и пастыря, но ты не уразумел. И ныне царское величество повелел сказать тебе, чтобы впредь ты не писался и не назывался Великим Государем…».

Оскорбленный Никон не смог этого стерпеть. Он заявил, что отказывается быть патриархом «на Москве», демонстративно снял патриаршее облачение и, переодевшись в одежду простого монаха, уехал из столицы в строившийся по его проекту Воскресенский Новоиерусалимский монастырь. Москва осталась без патриарха. Однако, когда от Никона потребовали сложить полномочия, чтобы можно было избрать нового главу Русской церкви, он заявил, что отказывается быть патриархом лишь «на Москве». Началось мучительно долгое «дело» Никона, тянувшееся до 1667 г. Сместить патриарха не мог даже местный церковный собор. Принять такое решение можно было лишь с санкции вселенских патриархов.

В 1666 г. в Москву прибыли патриархи александрийский и антиохийский, имевшие полномочия также от иерусалимского и константинопольского. На состоявшемся церковном соборе Никон, находясь фактически на одной скамье подсудимых с Аввакумом, был официально лишен патриаршего сана: «…именоваться ему простым монахом Никоном, а не патриархом Московским…». Соборный приговор постановил, что царь имеет преимущество в делах гражданских, а патриарх – в церковных, дабы таким образом сохранилась целой и непоколебимой вовек стройность церковного учреждения.

Никон после суда был заключен в монастырскую тюрьму. Содержали его сурово, боясь, что на авторитет патриарха попытается опереться атаман волжских бунтарей Степан Разин. В 1672 г. Никон писал царю: «Теперь я болен, наг и бос. Со всякой нужды келейной и недостатков оцынжал (заболел цингой), руки больны, левая не поднимается, на глазах бельма от чада и дыма… Ноги пухнут. Приставы ничего ни продать, ни купит не дают. Никто ко мне не ходит, и милостыни просить не у кого». В 1672 г. Алексей Михайлович разрешил бывшему патриарху выходить из кельи, без ограничений читать книги. Перед смертью (наступившей в 1676 г.)  царь завещал просить у Никона прощения. Но ожесточившийся Никон в ответ на просьбу нового царя Федора Алексеевича письменно дать прощение умершему ответил: «Если государь здесь на земле перед смертью не успел получить прощения, то мы будем судиться с ним во второе пришествие Господне. По заповеди Христовой я его прощаю, и Бог его простит. А на письме прощения не дам…»

Еще был жив Аввакум, когда 17 августа 1681 г. Никон умер. Царь Федор, сын Алексея Михайловича, провожал гроб до могилы и просил поминать усопшего патриархом.

Вот такие страстные натуры столкнулись в своей земной жизни, и, конечно, волнительно было узнать, как же встретились участники этой драмы в мире ином.

Что сказали друг другу?

В земной жизни Аввакум не стеснялся в оскорблениях Никона – он и «кабель борзой», и даже «блядин сын»…

10 января 2017 г. в контакте со станцией «Санчита» я спросил о посмертных судьбах этих людей.

Пришли ответы, которые в очередной раз удивили меня своей непредсказуемостью. Я ждал, что в давнем споре выяснится сторона правая и сторона неправая.

Ответы, которые я получил, свидетельствовали о другой логике – не буква религии важнее всего, а объем добрых чувств в человеческой душе. Можно ли быть христианином, если ты ненавидишь другого человека?

Оба оказались неправы.

«Мы здесь любим друг друга!»



«Мы на третьем уровне!»

Я, конечно, понимал, что в Тонком мире прощают друг друга – и потому спросил об этом. Ответ был не только удивительный, но и поэтически возвышенный:

В ответ на мои вопросы патриарх Никон обратился ко мне не просто вежливо, а так, наверно, как не говорил в своей жизни ни с кем, будучи человеком суровым.

Он сказал:

Снова возникает сложный познавательный вопрос, который я уже затрагивал в биографии Льва Толстого. Никона – того… сурового, непреклонного, грубоватого – уже как бы и нет. Личность остается равной себе самой, это верно, но меняется энергетика: уходят флюиды злости, ненависти, страха, – им на смену идут из глубин собственной многомерной личности флюиды любви и добра. И тут возникает парадокс, который, исходя из наших представлений, решить никак нельзя. Кто же теперь Никон? Тот? Или нынешний?

Ответ правильный – вне границ нашей рациональности: и тот, и другой.

Впрочем, одна деталь земной личности Никона вышла наружу – он доброжелательно, но с легкой грубоватостью прежнего патриарха возмутился тем, что я назвал его «патриархом».

На вопрос об отношениях Никона с Аввакумом пришел простой ответ:

Вспомнилось мне, как я был в свое время буквально потрясен тем, что в Тонком мире сложились хорошие отношения между Львом Толстым и Константином Победоносцевым. Сколько жесточайших слов было сказано великим писателем в адрес обер-прокурора Синода, а выяснилось, что правда, которую Толстой искал на путях социальной справедливости, слишком мала, чтобы увидеть в ней правду Божью! Если ты как личность, невзирая на правильные или неправильные социальные отношения и даже жестокость, обращенную на тебя или близких тебе людей, воспринимаешь как испытание твоей способности любить – то будешь оправдан прежде всего в собственных глазах. Ибо не навредил Царству небесному, которое в тебе самом. А если, идя путями правды земной, будешь искать справедливость в злобе и ненависти, то не найдешь ничего, кроме разочарования, когда окажешься там, где нет никакой ограниченной историческим временем правды…

Я продолжал спрашивать, понимая, конечно, что история церковного противоборства – история давняя.

Я так и сказал – «история давняя»!

И получил удивительный ответ: она не просто давняя, она еще и «позорная». 

Надо же! Перечеркнуто все, что было важно не только в семнадцатом столетии, но и столетиями позже.

Никон и Аввакум, находясь в ТМ, не чувствуют по отношению к земной драме русского Раскола, ничего кроме сожаления. При этом – не теряя чувство юмора.

Когда я спросил, – встречались ли они в духовном мире – пришел изумительный по своему остроумию ответ:

В этот момент моего контакта вдруг неожиданно вмешался в наш разговор царь Алексей Михайлович, – ему явно понравился этот тонкоматериальный юмор, – и он дополнил его новым оттенком, тоже смешным:

Эти ответы умны в своей деликатности. Людям следует изучать, писать диссертации по истории Раскола! Но не следует думать, что ценности мира земного равны ценностям небесным, – именно эта грань и вызывает иронический смех с «той стороны», где никто уже не мыслит земными категориями.

Я спросил об уровне пребывания в ТМ русского царя Алексея Михайловича.

И пришел ответ, которого я не ожидал.

Нет, – я знал, конечно, что царь был добрым, дружественным, любил природу, создал театр, словом, добрых слов можно сказать не мало.

Но я не думал, что ответ будет таким, – царь достиг вершины духовной эволюции.

 

Когда же я вновь спросил о нем в эфире, через год с небольшим, состоялся окончательный его переход в ту сферу, которую ни описать, ни представить себе никак нельзя!

А вот поговорить с царем – можно…