Андрей Воинов
член РАИТ, исследователь ИТК (Москва)
Лев Толстой
(Контакты с Тонким миром)
Часть пятая.
(начало: http://www.itc.org.ru/tolstoy_part1.htm
член РАИТ, исследователь ИТК (Москва)
Лев Толстой
(Контакты с Тонким миром)
Часть пятая.
(начало: http://www.itc.org.ru/tolstoy_part1.htm
Последний год жизни Льва Толстого изучен наукой довольно тщательно: при большом количестве выявленных исторических свидетельств, конфликт, который разворачивался между ним и Софьей Андреевной, с одной стороны, и между Софьей Андреевной и Владимиром Григорьевичем Чертковым, с другой стороны, не таит в себе уже никаких тайн, кроме одной, – никто не знает воспоследования этой истории в Тонком мире.
Никто не знает финальной точки. Поэтому история конфликта выглядит одновременно и тщательно исследованной – и, как это ни парадоксально, незаконченной…
Мы все так живем, не зная результата наших отношений с людьми, дальними и близкими, – и только после смерти нам открывается смысл прожитой жизни.
История конфликта в семье Льва Толстого началась задолго до тех событий, которые заставили великого писателю уйти из Ясной Поляны.
В отношениях мужа с женой нарастал кризис, когда становилось очевидно, что при всей любви друг к другу, в отношении к жизни, к ее смыслу, они были разные.
В 1908 г. Софья Андреевна напишет о муже: «Доброта его принципиальная, но не непосредственная». Лев Толстой в свою очередь обнаружит, что ни жена, ни он лично не виноваты в разладе семейных отношений: их разделяет «совершенно противоположное понимание смысла и цели жизни»…
Софья Андреевна Берс (1844−1919), дочь врача, действительного статского советника, Андрея Евстафьевича Берса (1808−1868) и матери, Любови Александровны Иславиной (1826−1886), происходившей из купеческой семьи, вышла замуж за Льва Толстого в 1862 г. Первые годы супружества были счастливыми. В книге «Моя жизнь» Софья Андреевна напишет: «Он ждал от меня, милый мой муж, того духовного единения, которое было почти невозможно при моей материальной жизни и заботах, от которых уйти было невозможно и некуда». Софья Андревна была при этом широко образованным человеком, по-настоящему талантливым, обладала литературными способностями, писала детские рассказы, повести, увлекалась музыкой, живописью, фотографией. В ее жизненную задачу входило так много всего, что она не могла, подобно мужу, сосредоточиться на исключительно духовных проблемах. Лев Толстой между тем испытывал тяжесть душевную от того, что видел разницу между «безумной роскошью» и нищетой, нуждой крестьян. Софья Андреевна не ощущала этого дискомфорта: ни себя, ни семью она не считала виноватой. Кроме того, она не одобряла стремления мужа освободить себя от собственности. Как женщина, хозяйка дома, она мечтала о благополучии, в том числе и материальном, тогда как Толстой мучительно переживал семейное единение с материальным миром. Еще в июне 1863 года, через год после свадьбы, он отметил в дневнике:
«Ужасно, страшно, бессмысленно связать свое счастье с матерьяльными условиями – жена, дети, здоровье, богатство».
Софья Андреевна жалела народ, но отношение ее мужа к бедным людям считала преувеличением, особым пристрастием. С начала 80-х годов эти отношения усугублялись и дополнялись непониманием жены резко отрицательной позиции мужа в отношении Церкви.
Толстому стало нравственно хуже, тяжелее жить в Ясной Поляне, когда подросли его дети: некоторые из них не видели большого греха в том, что они богаты, и хотят быть еще богаче...
Эти противоречия в семье многократно усилились, когда в жизнь семьи Толстых вошел Владимир Григорьевич Чертков (1854−1936), князь, аристократ, блестящий офицер, яростный проповедник толстовства…
Софья Андреевна, увидев Черткова в 1887 г., записала в дневнике нелестные слова о нем: «…тупой, хитрый и неправдивый человек, лестью окутавший Л.Н.». Однако Чертков, по мнению других, был весьма разносторонним человеком: он организовал издательство «Посредник», стал выпускать дешевые книги для народа, много сделал, защищая духоборов, участвовал в их переселении в Канаду. Чертков переводил произведения Толстого на английский язык, издавал за рубежом запрещенные в России книги великого писателя.
В 1908 г. Чертков с семьей вернулся из Англии в Россию и поселился на хуторе Телятинки, недалеко от Ясной Поляны. В 1909 г. его выслали из Тульской области из-за доносов тульских помещиков, но весной 1910 г. он вернулся.
Толстой был бесконечно счастлив иметь такого друга, как Чертков:
«И сближаемся не потому, что хотим этого, но потому, что стремимся к одному центру – Богу, высшему совершенству, доступному пониманию человека. И эта встреча на пути приближения к центру – великая радость».
В своем последнем письме из Ясной Поляны он писал Черткову (26 октября 1910 г.):
«Есть целая область мыслей, чувств, которыми я ни с кем иным не могу так естественно [делиться], – зная, что я вполне понят, – как с вами».
Софья Андреевна видела в близком друге ее мужа – идола, грубого и глупого человека, злого фарисея, и даже самого дьявола. При появлении его в Ясной Поляне, она теряла самообладание, подслушивала разговоры, вела себя бестактно, запрещала мужу встречаться с ним. Чертков вызывал в ней такую волну эмоций, которая буквально сводила ее с ума. Толстой искренне считал ее нервнобольной, но терпел.
Пик кризиса пришелся на момент, когда Толстой отдал на хранение Черткову свои дневники (июнь 1910 г.), а Софья Андреевна узнала об этом и прочитала запись, которая вызвала в ней особо тяжелые чувства:
«Хочу попытаться сознательно бороться с Соней добром, любовью».
Она стала писать свой дневник – в пику мужу:
За то, что я во многом прозрела, Лев Никол. ненавидит меня, и упорное отнятие дневников есть ближайшее орудие уязвить и наказать меня. Ох! уж это напускное христианство с злобой на самых близких вместо простой доброты и честной безбоязненной откровенности!
Она не отрицала достоинств Льва Толстого, но видела в них то, что не видели другие:
«Красота, чувственность, быстрая переменчивость, религиозность, вечное искание ее и истины – вот характеристика моего мужа. Он мне внушает, что охлаждение его ко мне – от моего непонимания его. А я знаю, что ему главное неприятно, что я вдруг так всецело поняла его, слишком поняла то, чего не видала раньше... <...> Как ему надоела его роль религиозного мыслителя и учителя, как он устал от этого!»
Но настоящей катастрофой в семейных в отношения стало завещание великого писателя. Софья Андреевна плохо управляла землями, и основные доходы семья могла иметь только от литературных трудов. Софья Андреевна имела на руках полную доверенность на произведения мужа, напечатанные до 1881 г. Толстой считал, что все написанное им после 1881 года должно принадлежать всем.
Но никто в семье его не поддержал. В 1884 г. он едва не ушел с котомкой из Ясной Поляны, но не сделал этого, потому жена была беременна. В 1892 г. был произведен раздел имущества между детьми. Окончательное подписание Толстым документа о завещании состоялось 22 июля 1910 года. Александра Львовна Толстая, поддерживавшая отца в конфликте с матерью, стала распорядительницей его литературного наследства. 31 июля Толстой дополнил и подписал объяснительную записку к завещанию, согласно которой Черткову должны быть отданы все рукописи и бумаги для подготовки их к изданию.
Толстой так и не сказал своим близким о своей последней воле: ни Софья Андреевна, ни сыновья не знали о распоряжениях отца. Но догадывались – и боялись…
Сергей Львович Толстой, близкий по духу своей матери, писал об этих драматических событиях:
«Софья Андреевна пристает ко Льву Николаевичу с вопросом, есть ли завещание, он отвечает уклончиво; она устраивает истерические сцены, грозя самоубийством. Мой брат Андрей прямо требует от отца ответа, отец отвечает, что не считает нужным ему отвечать. То же отвечает брату Льву сестра Александра. <...> А Чертков и сочувствующие ему развивают усиленную деятельность для сохранения тайны завещания. Чертков пишет Льву Николаевичу письма, в которых старается доказать, что жена его – изверг, что она и некоторые сыновья его обуреваемы корыстью; Александра Львовна резка с матерью и, будучи неожиданно для себя назначена наследницей произведений отца, вполне подпадает под влияние Черткова; А. Б. Гольденвейзер и В. М. Феокритова вмешиваются в семейные дела Льва Николаевича и осведомляют его о полубезумных речах Софьи Андреевны и т. д».
Толстая чувствовала, что муж ее страстно хочет уйти из земного мира и страдала от того, что не может его душевно успокоить:
«Да, Лев Никол. наполовину ушел от нас, мирских, низменных людей, и надо это помнить ежеминутно. Как я желала бы приблизиться к нему, постареть, угомонить мою страстную, мятущуюся душу и вместе с ним понять тщету всего земного!»
Во всей этой тягучей истории, которая завершилась трагическим уходом великого писателя из Ясной Поляны, как мне думается, не было ни одного, кто был бы прав. Все оказались не правы, но каждый по-своему.
Не прав был, прежде всего, сам Лев Толстой, ставший жертвой собственного учения – толстовства: он оказался в полной власти Черткова, укорявшего Толстого его же идеями об истинном разумном сознании. Толстовство учило, что разумное сознание выше личности. Толстовство упрекало Толстого, что он не делает того, что сам проповедует. Писатель страдал и мучился, ибо напрасно убедил себя в том, что личность не имеет права конституировать себя как величайшую ценность. Личность, по его мнению, это всегда эгоизм, нездоровые страсти, несовершенство, однако не совпадая со своим учением, Толстой становился жертвой расчетливых действий тех, кто вел себя, как толстовский инквизитор, готовый пожертвовать Личностью своего создателя ради торжества буквы и духа его учения… Софья Андреевна, надо признать, находила весьма сильные аргументы против «идолопоклонничества» мужа: разве Чертков отказывается от своего богатства, разве он лишает себя материальных благ? Но Толстой не слышал ее или не хотел слышать. Софья Андреевна говорила мужу: о какой роскоши может идти речь, если все, что делается в усадьбе и считается верхом благополучия – делается для того, чтобы ему, Льву Николаевичу, было удобно в самых простых ситуациях, требующих элементарного комфорта и порядка: врач, переписчицы его сочинений, лакей, повар? Но Толстой не хотел это даже обсуждать.
Не права была и Софья Андреевна в своей ревности к мужу, в желании подчинить его себе, в гордой сопротивляемости обстоятельствам жизни писателя, которому оставалось прожить совсем недолго – но даже эти последние минуты земного существования она не отдавала ему полностью, как он хотел того, из-за мучившей ее обиды…
Не правы были дети Льва Толстого, Лев и Андрей, которые буквально подталкивали отца быстрее оформить завещание, ибо в своих разговорах они допускали версию о его слабоумии, боясь потерять в наследовании литературные гонорары.
Не прав был и В. Г. Чертков, который в своей сомнительной деятельности отрывал Толстого от семьи и настраивал его против жены и старших сыновей. Лев Толстой уходил не только из Ясной Поляны, но и от Черткова, не желая терпеть упреков.
Он так и писал:
«От Черткова письма с упреками и обличениями. Они разрывают меня на части. Иногда думается: уйти ото всех».
Чертков проявил редкую бессердечность, не говоря семье писателя о том, где находится ушедший от них и умирающий Лев Толстой…
Как же они встретились потом – после своей смерти? Чем завершилась эта трагическая история семьи, дружбы, любви?
Еще 4 июля 2016 г., находясь в Таллинне, я спрашивал Толстого о Софье Андреевне. Пришел ответ, который я мог предполагать:
Толстому стало нравственно хуже, тяжелее жить в Ясной Поляне, когда подросли его дети: некоторые из них не видели большого греха в том, что они богаты, и хотят быть еще богаче...
Эти противоречия в семье многократно усилились, когда в жизнь семьи Толстых вошел Владимир Григорьевич Чертков (1854−1936), князь, аристократ, блестящий офицер, яростный проповедник толстовства…
Софья Андреевна, увидев Черткова в 1887 г., записала в дневнике нелестные слова о нем: «…тупой, хитрый и неправдивый человек, лестью окутавший Л.Н.». Однако Чертков, по мнению других, был весьма разносторонним человеком: он организовал издательство «Посредник», стал выпускать дешевые книги для народа, много сделал, защищая духоборов, участвовал в их переселении в Канаду. Чертков переводил произведения Толстого на английский язык, издавал за рубежом запрещенные в России книги великого писателя.
В 1908 г. Чертков с семьей вернулся из Англии в Россию и поселился на хуторе Телятинки, недалеко от Ясной Поляны. В 1909 г. его выслали из Тульской области из-за доносов тульских помещиков, но весной 1910 г. он вернулся.
Толстой был бесконечно счастлив иметь такого друга, как Чертков:
«И сближаемся не потому, что хотим этого, но потому, что стремимся к одному центру – Богу, высшему совершенству, доступному пониманию человека. И эта встреча на пути приближения к центру – великая радость».
В своем последнем письме из Ясной Поляны он писал Черткову (26 октября 1910 г.):
«Есть целая область мыслей, чувств, которыми я ни с кем иным не могу так естественно [делиться], – зная, что я вполне понят, – как с вами».
Софья Андреевна видела в близком друге ее мужа – идола, грубого и глупого человека, злого фарисея, и даже самого дьявола. При появлении его в Ясной Поляне, она теряла самообладание, подслушивала разговоры, вела себя бестактно, запрещала мужу встречаться с ним. Чертков вызывал в ней такую волну эмоций, которая буквально сводила ее с ума. Толстой искренне считал ее нервнобольной, но терпел.
Пик кризиса пришелся на момент, когда Толстой отдал на хранение Черткову свои дневники (июнь 1910 г.), а Софья Андреевна узнала об этом и прочитала запись, которая вызвала в ней особо тяжелые чувства:
«Хочу попытаться сознательно бороться с Соней добром, любовью».
Она стала писать свой дневник – в пику мужу:
За то, что я во многом прозрела, Лев Никол. ненавидит меня, и упорное отнятие дневников есть ближайшее орудие уязвить и наказать меня. Ох! уж это напускное христианство с злобой на самых близких вместо простой доброты и честной безбоязненной откровенности!
Она не отрицала достоинств Льва Толстого, но видела в них то, что не видели другие:
«Красота, чувственность, быстрая переменчивость, религиозность, вечное искание ее и истины – вот характеристика моего мужа. Он мне внушает, что охлаждение его ко мне – от моего непонимания его. А я знаю, что ему главное неприятно, что я вдруг так всецело поняла его, слишком поняла то, чего не видала раньше... <...> Как ему надоела его роль религиозного мыслителя и учителя, как он устал от этого!»
Но настоящей катастрофой в семейных в отношения стало завещание великого писателя. Софья Андреевна плохо управляла землями, и основные доходы семья могла иметь только от литературных трудов. Софья Андреевна имела на руках полную доверенность на произведения мужа, напечатанные до 1881 г. Толстой считал, что все написанное им после 1881 года должно принадлежать всем.
Но никто в семье его не поддержал. В 1884 г. он едва не ушел с котомкой из Ясной Поляны, но не сделал этого, потому жена была беременна. В 1892 г. был произведен раздел имущества между детьми. Окончательное подписание Толстым документа о завещании состоялось 22 июля 1910 года. Александра Львовна Толстая, поддерживавшая отца в конфликте с матерью, стала распорядительницей его литературного наследства. 31 июля Толстой дополнил и подписал объяснительную записку к завещанию, согласно которой Черткову должны быть отданы все рукописи и бумаги для подготовки их к изданию.
Толстой так и не сказал своим близким о своей последней воле: ни Софья Андреевна, ни сыновья не знали о распоряжениях отца. Но догадывались – и боялись…
Сергей Львович Толстой, близкий по духу своей матери, писал об этих драматических событиях:
«Софья Андреевна пристает ко Льву Николаевичу с вопросом, есть ли завещание, он отвечает уклончиво; она устраивает истерические сцены, грозя самоубийством. Мой брат Андрей прямо требует от отца ответа, отец отвечает, что не считает нужным ему отвечать. То же отвечает брату Льву сестра Александра. <...> А Чертков и сочувствующие ему развивают усиленную деятельность для сохранения тайны завещания. Чертков пишет Льву Николаевичу письма, в которых старается доказать, что жена его – изверг, что она и некоторые сыновья его обуреваемы корыстью; Александра Львовна резка с матерью и, будучи неожиданно для себя назначена наследницей произведений отца, вполне подпадает под влияние Черткова; А. Б. Гольденвейзер и В. М. Феокритова вмешиваются в семейные дела Льва Николаевича и осведомляют его о полубезумных речах Софьи Андреевны и т. д».
Толстая чувствовала, что муж ее страстно хочет уйти из земного мира и страдала от того, что не может его душевно успокоить:
«Да, Лев Никол. наполовину ушел от нас, мирских, низменных людей, и надо это помнить ежеминутно. Как я желала бы приблизиться к нему, постареть, угомонить мою страстную, мятущуюся душу и вместе с ним понять тщету всего земного!»
Во всей этой тягучей истории, которая завершилась трагическим уходом великого писателя из Ясной Поляны, как мне думается, не было ни одного, кто был бы прав. Все оказались не правы, но каждый по-своему.
Не прав был, прежде всего, сам Лев Толстой, ставший жертвой собственного учения – толстовства: он оказался в полной власти Черткова, укорявшего Толстого его же идеями об истинном разумном сознании. Толстовство учило, что разумное сознание выше личности. Толстовство упрекало Толстого, что он не делает того, что сам проповедует. Писатель страдал и мучился, ибо напрасно убедил себя в том, что личность не имеет права конституировать себя как величайшую ценность. Личность, по его мнению, это всегда эгоизм, нездоровые страсти, несовершенство, однако не совпадая со своим учением, Толстой становился жертвой расчетливых действий тех, кто вел себя, как толстовский инквизитор, готовый пожертвовать Личностью своего создателя ради торжества буквы и духа его учения… Софья Андреевна, надо признать, находила весьма сильные аргументы против «идолопоклонничества» мужа: разве Чертков отказывается от своего богатства, разве он лишает себя материальных благ? Но Толстой не слышал ее или не хотел слышать. Софья Андреевна говорила мужу: о какой роскоши может идти речь, если все, что делается в усадьбе и считается верхом благополучия – делается для того, чтобы ему, Льву Николаевичу, было удобно в самых простых ситуациях, требующих элементарного комфорта и порядка: врач, переписчицы его сочинений, лакей, повар? Но Толстой не хотел это даже обсуждать.
Не права была и Софья Андреевна в своей ревности к мужу, в желании подчинить его себе, в гордой сопротивляемости обстоятельствам жизни писателя, которому оставалось прожить совсем недолго – но даже эти последние минуты земного существования она не отдавала ему полностью, как он хотел того, из-за мучившей ее обиды…
Не правы были дети Льва Толстого, Лев и Андрей, которые буквально подталкивали отца быстрее оформить завещание, ибо в своих разговорах они допускали версию о его слабоумии, боясь потерять в наследовании литературные гонорары.
Не прав был и В. Г. Чертков, который в своей сомнительной деятельности отрывал Толстого от семьи и настраивал его против жены и старших сыновей. Лев Толстой уходил не только из Ясной Поляны, но и от Черткова, не желая терпеть упреков.
Он так и писал:
«От Черткова письма с упреками и обличениями. Они разрывают меня на части. Иногда думается: уйти ото всех».
Чертков проявил редкую бессердечность, не говоря семье писателя о том, где находится ушедший от них и умирающий Лев Толстой…
Как же они встретились потом – после своей смерти? Чем завершилась эта трагическая история семьи, дружбы, любви?
Еще 4 июля 2016 г., находясь в Таллинне, я спрашивал Толстого о Софье Андреевне. Пришел ответ, который я мог предполагать:
«Просто так я встретился с нею!»
Значит, не как у Пушкина с Гончаровой – вместе, взявшись за руки и после смерти, не как у Пушкина – вместе и по одной дороге наверх. Софья Андреевна – на третьем уровне.
12 октября 2016 г., готовя этот очерк, я спросил в контакте с Толстым, виделся ли он с Чертковым, которого так любил в земной жизни.
«Встречались ли Вы с ним – с Чертковым – да, я говорил с ним!»
На мой вопрос об уровне пребывания Черткова в ТМ пришел ответ:
«На втором он уровне!»
Толстой добавил:
«Мы с ним больше ни о чем не говорили»
Значит, эта дружба, как мираж, рассеялась. Кто-то сказал о Черткове:
«Чего хорошего – человек он плохой!»
В контакт вступил и сам Владимир Григорьевич.
«У меня все равно нет жизни»
«Я сам – прохвост!»
«Я сам – прохвост!»
Лев Толстой в этом контакте сказал мне, с кем он сейчас (в ТМ) дружит:
«Я дружу сейчас с Ге»
И с иронией добавил:
«Мыслями, идейками – мы (ими) питаемся»
13 октября 2016 г. я запросил в эфире контакт с Николаем Николаевичем Ге, о котором Толстой сказал, что он его друг в Тонком мире. Я переспросил:
«Я правильно понял, что он четвертом уровне – правильно!»
«Я правильно понял, что он собеседник Толстого по прежнему
– (это) счастье!»
«Я правильно понял, что он собеседник Толстого по прежнему
– (это) счастье!»
Я спросил Н.Н. Ге о личных качествах Толстого в Тонком мире – какое из них ему нравится? Пришел замечательный ответ – и в духе Толстого, в духе той человечности, которую он в земной жизни ценил едва ли не больше всего:
«Его феноменальная способность быть простым!»
И еще одно – узнаваемое толстовское качество:
«Неприязнь к лицемерию!»
Н.Н. Ге продолжал и без моего участия, как будто опасался, что не успеет сказать главное:
«У него талантливая голова!»
Я услышал и такой ответ на вопрос, что ценит Ге в личности Толстого больше всего, которого, признаюсь, ждал – ибо совершенно согласен с прозвучавшей оценкой: в ней, я думаю, пребывает неуничтожимое ядро личности писателя и мятежного человека:
«Его духовную ясность!»
(окончание следует)