13 января 2015 г. я узнал, на каком уровне в Тонком мире находится Лев Николаевич Толстой. Пришел ясный ответ:

Уточнение – тоже от него:

Значит, никакого посмертного наказания не было, ни в каких подземельях ада Толстой не мучается, между тем он признает правоту церкви – какую?

Меня волновала эта история своей алогичностью: ведь если Толстой переходит на четвертый уровень, то он не в «аду» – а в «раю» уже, одной ногой. Ему ли говорить, что церковь «оказалась» права?

14 января 2015 г. я вновь вышел в эфир с большим желанием узнать, правда ли, что эти слова говорил Лев Николаевич? Пришли утвердительные ответы и от самого писателя, и от кого-то еще на мои неоднократные повторы по сути одного и того же вопроса «Слова "права оказалась церковь" принадлежат Толстому?»:

Однако при расшифровке записи я обнаружил еще один ответ, который ввел меня в состояние глубокого изумления – это был ответ Толстого, который ломал всю предыдущую логику моих рассуждений:

Кто-то прокомментировал:

Нашел же Лев Николаевич «время и место» для своих ироничных замечаний!

Однако к чему относятся его слова – «говорю об этом смеясь»? Вряд ли к тому, что во всем он прав, а церковь во всем неправа, – это было бы слишком плоско и неинтересно, не похоже на великого писателя. Асимметрия смыслов здесь столь заметна, что в пору говорить о разных уровнях нашего общения.

Я ухватился за то, что оспорить нельзя: за ошибки Льва Николаевича, которые стали очевидны после его перехода в Тонкий мир, о чем, надо сказать, предупреждала и церковь.

Два его тезиса были опровергнуты не кем-нибудь, самим Толстым: это ложный тезис об отсутствии загробной жизни и такой же ложный тезис о невозможности сохранения личности – ее неминуемой гибели.

И жизнь у них в Тонком мире, как говорят сами его обитатели, «веселая», и личность, в своей земной жизни всякая, в том числе яркая, острая, умная, неординарная, страстная, сохраняется. Как ни склонялся великий писатель к буддизму, особенно в последние годы жизни, а правда «разумного сознания» оказалась другой – личностной…

15 января 2015 г. я вновь вышел в эфир, чтобы спросить Толстого, как он относится к этим существенным вопросам его собственной философии.

Я задал вопрос прямо – о сохранности личности после смерти, и получил ожидаемый ответ:

Пришлось напомнить ему, что он отрицал сохранение личности после смерти – и зацепился такой его ответ:

Я старался из всех сил получить максимально полный его ответ:

Он вновь повторил:

Я буквально допрашивал Толстого, к чему сейчас отношусь с некоторым осуждением: и лишь добротой и мудростью можно объяснить спокойный тон его ответов. Я спросил – какие свойства личности мешают ему двигаться наверх? Ответ получился совершенно толстовский, писательский ответ:

Что же получается? Великий старец сказал, смеясь, что «права оказалась церковь», однако признал загробную жизнь и бессмертие личности, признал таким образом добрую половину обвинений, которые были выдвинуты против него Церковью в 1901 г. Значит, смеясь над сказанным о правоте церкви, Толстой не может иметь в виду свою правоту, ибо ее пока как бы и нет. Если механически, грубо, отнять от всех обвинений церковных то, что признает писатель как абсолютную истину, загробную жизнь и сохранность личности, остается в сухом остатке то, с чем можно, наверно, спорить, но стал бы Толстой так странно шутить с другой половиной обвинений в его адрес? Если бы он был прав во всем, если бы он хотел подчеркнуть, что его напрасно обвинили в искажениях сути христианского учения – иронический тон был бы уместен, но если ситуация неоднозначна (что он сам и признал), то ирония просто неуместна!

Так над чем же смеется Лев Толстой? Этот вопрос ввел меня в долгое раздумье.

Подсказку я получил от него же: Толстой несколько раз говорил о том, что в Тонком мире он изменился, что теперь он – другой. Я сразу ощутил, что это не метафора, но большая и не вполне понятная правда другого мира. Я пытался вообразить, каким должен быть другой мир, исполненный жизни, смысла и прогресса, чтобы Лев Толстой, едва ли самый образованный человек своего времени и гениальный писатель, сказал о себе – «я после смерти изменился». Мне ничего не приходило в голову, лишь одно обстоятельство я уловил: что он изменился еще на третьем уровне! Но переходит-то на четвертый уровень, где ему предстоит изменится еще больше, оставаясь той же личностью – тем же Львом Толстым, каким и был он в земной жизни!.. С чем это можно сравнить? Я искал образ этого самодвижения, саморазвития и самосохранения личности пока наконец мне не пришла в голову простая и даже элементарная мысль: я сам таким был, мы все такими были, когда с цветами в руках шли в первый класс школы, а потом уходили из нее через десять (или одиннадцать) лет, оставаясь той же личностью, но измененной многоуровневым развитием, становлением, взрослением, воспитанием. Разумеется, были среди нас и второгодники, и те, кто отставал в развитии, но закон развития никто остановить не может, – и дети не могут остаться детьми, даже если они не получат того максимального развития, на которое рассчитывают их родители.

Фридрих Майерс, описывая уровни Тонкого мира, утверждал, что эволюция сознания носит космический и вечный характер, не прекращается со смертью. Четвертую ступень Тонкого мира он называл двояко: и миром Эйдоса, и сферой «разрушения образа», поскольку «здесь следует освободиться от всех застывших интеллектуальных структур и догм, будь они научными, религиозными или философскими».

Он сообщал из Тонкого мира о четвертой ступени бытия: «Человек не может вообразить себе или представить, новый звук, новый цвет или такое ощущение, которое ему никогда еще не приходилось испытать. Он не может составить себе какое-либо представление о бесконечном разнообразии звуков, цветов и ощущений, которые мы узнаем здесь на четвертой сфере жизни. Здесь растут цветы, но неизвестных для вас форм и изысканных тонов, излучающие свет. Такого цвета и света нет ни в одной земной гамме. Мы выражаем свои представления о них телепатически, а не словесно. Слова здесь для нас устарели. Душа на этом уровне сознания должна бороться и трудиться, знать печаль, но не земную печаль. Знать экстаз, но не земной экстаз. Разум находит для себя более непосредственное выражение: мы можем слышать мысли других душ. Опыт четвертой стадии бытия ведет душу к границам сверхземного региона».

Традиция христианской церкви – совсем другая. Она довольно рано в своей истории стала отрицать реинкарнацию, хотя была близка к ее признанию. В первые века своего существования она устремилась осваивать земное пространство, которое нуждалось в ее опеке. И хотя в Символе веры написано, что христианин верует в мир видимый и невидимый, большая часть верующих традиционно не любит разговоров о загробной жизни, полагая, что это не их ума дело, да и опасно это – оказаться во власти дьявола. Христианская церковь верит в эмпирическое существование – в однократность личного бытия – а значит и в смерть, которая завершает жизнь, и в то, что до дня Страшного Суда душа всякого человека будет находиться в своеобразном зале ожидания: ибо нет другой жизни, нет развития после прожитой жизни, нет реинкарнации. Еще следует верить, что в этом «зале ожидания» можно пролежать «на полке» неизвестно сколько лет, сотен, тысяч, – и только потом, в конце времен, воскреснуть, чтобы получить окончательный приговор и умчаться либо в ад, либо в рай. Предание церковное настаивает на том, что лишь малое число душ получит райскую жизнь, остальным уготован адский огонь, поскольку в православии нет утешительного для католиков Чистилища. Более мрачную картину не найти даже у Иеронима Босха, ибо бог в такой перспективе – беспощадный убийца большинства людей, не дающий им прощения, нового испытания, но желающий только одного – расправы. На это Толстой отвечал: «Я не хочу такого жестокого бога!»

Великое заблуждение христианской церкви можно сравнить с сознанием первоклассника, который вдруг решит по-детски и капризно, что первый класс – последний, никакого следующего класса не будет, и нужно только подождать, когда учитель выставит окончательные оценки в аттестат – язык не поворачивается сказать – «зрелости».

Если не воспринимать эту традиционную картину будущего в христианском узусе слишком серьезно, если твердо знать, что это не так, то все усилия Священного Синода в споре с Толстым показать конечную христианскую истину, полагая, что в церкви она еще и вселенская, выглядят просто смешно…

Уверен, это и рассмешило великого писателя, который с охотой признавал свои ошибки и одновременно смеялся над тщетой земных «владык» церковных постичь действительные тайны бытия мироздания на своем первом, и как им кажется, единственном уровне.

Меня увлекла мысль о тех «владыках», кто больше всех осуждал писателя, – они ведь тоже в Тонком мире, и у них тоже, как и у Толстого, должно изменится мировоззрение. Размышляя над статьей, я решил узнать о некоторых из них – о ключевых фигурах Церкви того времени, вовлеченных в обсуждение мировоззренческих ошибок Толстого. Первыми в ряду были К. Н. Победоносцев и митрополит Антоний (Вадковский), а также главный священник России – святой Иоанн Кронштадтский.

Я запомнил слова Толстого – «мы много потом передумывали!»: это могло касаться и упомянутых выше лиц: все они увидели себя и свою жизнь (после смерти) с другой высоты, и каждый мог, как и Толстой, «передумывать» обстоятельства земной жизни.

В душный летний вечер 5 июня 2015 г., находясь в Таллинне и принимая участие в международной научной конференции, я вышел в эфир, чтобы спросить о тех, кто осуждал Толстого. Меня интересовал их уровень в ТМ, – я уже научился домысливать биографию человека после сообщения о его местоположении.  Главной фигурой был К.Н. Победоносцев, обер - прокурор Священного Синода, человек, которого ненавидела вся прогрессивная общественность России.
Пришел поразивший меня ответ:

Не было другого человека, о котором Толстой говорил бы хуже, чем о Победоносцеве…

Толстой написал письмо императору Александру Третьему с просьбой не казнить первомартовцев, членов партии «Народная воля» (Желябова, Рысакова, Михайлова, Кибальчича, Перовскую, Гельфман). Толстой считал их не героями, а злодеями, убившими императора Александра Второго, но Христа ради и помня всегда, что зло нельзя победить злом, он просил нового императора о помиловании: «Только одно слово прощения и любви христианской, сказанное и исполненное с высоты престола, и путь христианского царствования, на который предстоит вступить вам, может уничтожить то зло, которое точит Россию. Как воск от лица огня, растает всякая революционная борьба перед Царем – человеком, исполняющим закон Христа».

Толстой просил К.Н. Победоносцева через своего друга Н.Н Страхова передать письмо императору. Но обер-прокурор не стал выполнять эту просьбу и был, кроме того, возмущен попытками спасти от казни виновных в убийстве.

30 марта 1881 г. Победоносцев писал Александру III: «Ваше императорское величество <...> Сегодня пущена в ход мысль, которая приводит меня в ужас. Люди так развратились в мыслях, что иные считают возможным избавление осужденных преступников от смертной казни. Уже распространяется между русскими людьми страх, что могут представить Вашему величеству извращенные мысли и убедить Вас к помилованию преступников. <...> Может ли это случиться? Нет, нет, и тысячу раз нет – этого быть не может, чтобы Вы, перед лицом всего народа русского, в такую минуту простили убийц отца Вашего, русского государя, за кровь которого вся земля (кроме немногих ослабевших умом и сердцем) требует мщения и громко ропщет, что оно замедляется. <…> Ради Бога, Ваше величество, – да не проникнет в сердце Вам голос лести и мечтательности!».

Победоносцев честно написал в ответном письме Толстому, отправленном через три месяца, что он отказался выполнить его просьбу, ибо смотрит на эти трагические события совершенно иначе: «…не взыщите за то, что я уклонился от исполнения Вашего поручения. Прочитав письмо Ваше, я увидел, что Ваша вера одна, а моя и церковная другая, и что наш Христос – не Ваш Христос. Своего я знаю мужем силы и истины, исцеляющим расслабленных, а в Вашем показались мне черты расслабленного, который сам требует исцеления. Вот почему я по своей вере и не мог исполнить Ваше поручение. Душевно уважающий и преданный Вам К. Победоносцев. Петербург, 15 июня 1881 года».





















Незадолго до отлучения от церкви (в декабре 1900 г.) Толстой отправил письмо Николаю Второму, в котором написал о Победоносцеве так, как ни о ком еще не писал: «Из всех преступных дел самые гадкие и возмущающие душу всякого честного человека, это – дела, творимые отвратительным, бессердечным, бессовестным советчиком вашим по религиозным делам – злодеем, имя которого, как образцового злодея, перейдет в историю, – Победоносцевым».

Когда я уже сел писать очерк, в Москве, я понял, что без дополнительного контакта с Победоносцевым нельзя понять суть конфликта с Толстым.

Я упомянул его четвертый уровень – он ответил:

На таком высоком уровне Победоносцев должен был пережить многие «передумывания», о которых говорил Толстой. Они наверняка касались и того Определения Святейшего Синода, которое одобрил Победоносцев, отлучая Толстого от церкви.

Я спросил, как Вы относитесь к конфликту, случившемуся в самом начале века:

Эти слова я еще мог предвидеть, но ответ на следующий вопрос был настолько неожиданным, что только осознав его я понял наконец, как много они «передумывают», находясь за пределами земного круга. На вопрос, как Победоносцев относится теперь к Толстому, пришел обескураживающий ответ:

Это еще одно свидетельство того, как мало значат земные истины в безбрежных просторах мысли, там, где нет уже идей о конечности и завершенности божественной правды в постулатах и догматах. На четвертом уровне ТМ с ними прощаются навсегда.

И с прежними человеческими отношениями, в основании которых земные страсти, – тоже. Истина божьего мира в Тонком мире столь велика, что ее познание никогда не завершится конечной формулой или догматическими положениями, которые нуждались бы в охране от ниспровергателей.

В контакте с Победоносцевым я позволил себе сказать, что обе стороны конфликта были неправы по одной лишь причине: никому на земле истина не дана:

5 июня 2016 г. в Таллинне я узнал, что и митрополит Антоний (Вадковский), подписавший документ об отлучении Толстого тоже находится на четвертом уровне.
Он сам мне ответил:

Митрополит Антоний (1846-1912) был добрый и просвещенный человек. Будучи сыном священника, он учился в Тамбовском духовном училище, затем в Тамбовской духовной семинарии, в Казанской духовной академии. В 1872 г. он женился на Елизавете Пеньковской, зная, что она неизлечима больна туберкулезом. В браке у них родилось двое детей, но вскоре он переживает черную полосу своей жизни – сначала умирает жена (в 1879 г.), а потом умирают и дети (в 1882 г.). В 1883 г. он становится монахом, начинается новая жизнь, и скоро он добивается успеха на церковном поприще, становится игуменом монастыря, инспектором Казанской Духовной академии, а 1887 г., при участии Победоносцева, занимает пост ректора Санкт - Петербургской Духовной Академии. По словам директора библиотеки Святейшего Синода, Антоний – один из лучших архиереев: «От него не пахнет плесенью и затхлостью, не слышно запаха и деревянного масла с ладаном». В 1898 г. он был возведен в сан митрополита и назначен митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским, архимандритом Свято-Троицкой Александро -Невской лавры, с 1900 г. становится первенствующим членом Священного Синода.

Как это ни странно, но толстовский дух был скорее близок ему, чем чужд. Например, Антоний противился участию духовенства в политической деятельности, выступал против избрания архиереев в Думу, настаивал на том, чтобы исключить из законодательства формулировку «господствующая Церковь», ибо не по-христиански доказывать «господство». «Союз русского народа», самая черносотенная организация русского самодержавия, считала его либералом и даже подозревала в сочувствии революционерам. Во всяком случае, Антоний отказался освятить знамя «Союза русского народа». Он почти, как Толстой, говорил о насилии с обеих сторон, правой и левой: «…правым вашим партиям я не сочувствую и считаю вас террористами: террористы левые бросают бомбы, а правые партии вместо бомб забрасывают камнями всех несогласных».

И тем не менее – он был главным в деле отлучения Толстого от церкви.

5 июня 2016 г. я попросил контакта с Антонием.

Пришел ответ: «Он сейчас на службе».

У меня мелькнула мысль – … не хочет говорить о том, что ему неприятно, ведь он знает мои мысли…

И все же он появился – не прошло и секунды. Я спросил об отлучении Толстого.

Однако я пытаюсь поставить вопрос иначе: нет ли теперь у него сомнений в правильности такого решения. И приходит удивительно глубокий и вместе с тем теплый, человечный, ответ, который показывает, как сильно меняются люди после прожитой жизни:

Кто-то прокомментировал отлучение Толстого – точно и остроумно:

Мне оставалось, для полноты картины, спросить еще одного участника событий отлучения Толстого от церкви – священника Иоанна Кронштадтского, «всенародного батюшку», святого Русской православной церкви, чудотворца.

Я спросил об уровне его пребывания в Тонком мире. И пережил настоящий шок, – передо мною открылась новая страница духовной истории России, – новое переживание относительности наших притязаний на истину, даже соборно выраженную, даже выстраданную, как нам кажется…

Иоанн Кронштадтский ответил:

«Внизу!» – пронеслась мысль.
Среди грешников.
И даже преступников.
Бог от него отвернулся…