К мыслям о контакте с Антонием я вернулся 31 августа 2014 г., перед началом учебного года. Не помню, что точно меня повлекло к общению с пастырем, но помню, что мне давала покоя одна мысль: могу ли я рассказать моему другу священнику о контактах с его духовным учителем. Я не забывал, что православная церковь очень боится всяких подобных опытов взаимодействия с иным миром, полагая, что таким образом мы все сразу попадаем в лапы нечистого, становимся его присными… Запрет негласный – и каждый служитель церкви сам решает, что ему делать в такой ситуации. Меня вдруг захватила мысль, - а что если мой друг священник согласится на контакт с владыкой? Не могу сказать, что я чувствовал себя уверенно... И я решил сначала спросить об этом Антония, – что он думает о такой возможности? Меня волновала, может быть, и не вполне осознанно, та божественная связь людей, которая не должна исчезать вместе со смертью человека: ведь все христиане верят в мир видимый и невидимый. Значит, между людьми мира видимого и мира невидимого могут быть контакты, должны сохраняться, – по Символу веры!

Итак, 31 августа 2014 г. я запросил у станции «Санчита» контакт с Антонием. Я говорил намеренно медленно, зная, что мои неспешные слова сразу же цепляют их ответы, стремящиеся удержаться в энергетическом поле. Мне в ответ шли два потока информации – реакция Антония на мое предложение «встретиться» в радиоэфире с тем пытливым юношей, которого он помнил еще по встречам в Лондоне, и информация о самом митрополите Сурожском, кем-то передаваемая. Ибо таким было мое ментальное состояние – и Тонкий мир, как Солярис, отвечал мне на мои явные и не явные просьбы.

Антоний сказал:

Я напомнил о юноше, назвал его имя – и получил несколько ответов, в которых было много отттенков человеческих отношений. Владыка, как и прежде, хвалил его.

 

Потом еще:

 

И еще:

Когда же речь зашла о возможном контакте в эфире, я услышал поразивший меня глубиной проникновения в нашу действительность ответ.

Понятно, что он имел в виду его «должность» священника. Добрый пастырь, учитель, сразу нашел причину, по которой священник может и не идти на контакт с ним, - ведь не положено! Но потом, с надеждой в голосе, будто решил поспорить с самим собой, сказал:

Я вдруг понял, что он переживает ситуацию точно так же, как и я, – пойдет на контакт или испугается? Он не знал, как поведет себя ученик, но он, как и я, надеялся, что в отношениях между людьми победит тепло незабываемых встреч! Как далек от нас горний мир, и как он близок в сомнениях и общих надеждах. Наверно, так и Бог надеется на нас, что мы не предадим Его!...

Но и сомнения свои он высказал искренне, просто, как всегда, о, нелицемерный пастырь!

И немного горечи, – а вдруг забыл? Вдруг – не хочет общаться, охладел, переменился: да мало ли что может произойти с человеком, которого знал…

О самом Антонии шла информация в двух направлениях: в одном – о его земной жизни, в другом – о загробной. Тонкий мир «читал» мое актуальное сознание и отвечал на те вопросы, которые я не мог прямо сформулировать. Мысленный контакт – вещь очень глубокая, здесь нет земной закрытости индивидуального сознания; вместо привычной автономности – открытое и единое пространство информационного обмена… Я общался с духовной сущностью, пребывающей (по нашим понятиям) в Раю: это само по себе нуждалось в комментариях – причем, с ИХ стороны.

Человек заслуживает неземную радость бытия, когда выдерживает все земные испытания, какими бы трудными они ни были. Невинные страдания личности – всегда в зачет жизни вечной. Ничто не уходит в пустоту: личность оценивается как высокодуховная, когда она понимает свои задачи в земной жизни и не боится пострадать… Таким был Антоний.

То, что в Раю хорошо – догадаться не трудно, но важно, что об этом сообщают с Той стороны:

Рай – это состояние счастья, которого можно уже не бояться. В следующем фрагменте есть сочетание моего голоса и голоса того, кто сообщал мне об Антонии. Но если настроиться на звуковой фон, то не трудно услышать:

В этой фразе есть одна загадка: сказано «там». По смыслу других фраз с упоминанием «там», речь идет о земной жизни, о чем-то что делал он на земле. Значит, Антоний не забывает «счастье» там, где проповедовал… Его постоянной заботой была забота о том, чтобы православные русские и православные англичане не раделились, чтобы жили и исповедовали веру в Христа вместе. Об этом болело его сердце каждый божий день. Ведь добиться этого единства было непросто, – слишком по разному воспринимали себя и окружающий мир русские и англичане. Протоиерей Иоанн Ли вспоминал: «Владыка Антоний действительно ценил в храме тишину. И этот момент оказался одним из тех, что стали предметом спора между англичанами и русскими. Русским  было привычно читать часы перед литургией. Большинству нерусских нравилась тишина, чтобы ставить свечи и молиться: «Давайте сделаем так: одну неделю будем молчать, другую читать часы и т.д.» Кому-то эта идея показалась правильным компромиссом, например отцу Михаилу Фортунато, но кто-то эту мысль не принял» ([1]).

Это было счастье, - несомненно. Но трудное счастье.

«Там» – это на Земле. «Две тверди» – не выдумка. И «крестил» – истинно!...

Основой Сурожской епархии в Лондоне, куда отправился в 1948 г. служить Антоний, был Успенский приход, существовавший с 1716 г. как церковь при русском посольстве. В 1945 г. произошло воссоединение Западноевропейского экзархата с Московским патриархатом, но приход оставался в введении экзархата. Антоний прибыл в Лондон как иеромонах, назначенный духовником православно -англиканского содружества мученика Албания и преподобного Сергия Радонежского. С 1 сентября 1950 г. Антоний стал настоятелем  русского прихода в Лондоне. Постепенно в разных местах стали появлятся православные общины, а богослужение стали вести и на русском, и на английском языках. В 1957 г. было образовано Сергиевское викариатство Западно - Европейского Экзархата (Московский Патриархат). Епископом Сергиевским стал Антоний. В 1962 г. была уже образована самостоятельная Сурожская епархия, ее возглавил архиепископ Антоний с титулом  Сурожского.

Так постепенно из прихода, в котором было всего несколько человек, выросла целая епархия, которая насчитывала уже сотни людей, при чем, не только выходцев из России, но и англичан, принимавших православие. Был создан даже свой Устав епархии, отличавшийся от правил Московского патриархата. Успех православия в Англии во многом определялся невероятной популярностью проповедника Антония, митрополита Сурожского. Открывались православные церкви не только в Британии, но и в Шотландии (Данблейн, Глазго).

Эти две «тверди» и «крестил» Антоний.

Но он не забывал и о своей исторической родине, когда стало возможным приезжать.

Из интервью с протоиереем Николаем Ведерниковым:

— Отец Николай,  каково было значение бесед владыки Антония?

- Я считаю, что это было чудо, потому что таких бесед никто не проводил. Здесь очень существенно то, что это было бесценное общение. Люди получали от одного общения с ним огромный духовный заряд. Я так его оцениваю: это апостол Любви. Он одарен благодатным даром Любви. Я бы сказал, что каждого человека, которого он встречал, он любил больше всех. Когда видели его с кем-то беседующего, то казалось, что он беседует с самым близким другом, каждый человек был ему, как будто, самый близкий друг. Он всех, особенно тех, с кем он часто встречался, просил называть его на «ты». Это была его такая просьба. И мы называли его на «ты» и он нас называл на «ты». Не любил на «вы», так как он считал, что это осложняет, а когда на «ты» называешь, то отношения становятся близкими, появляется какой-то особый контакт, поэтому он просил всегда называть его на «ты». Так мы его и называли. Встречал он замечательно людей. Кто так из архиереев встречает? Когда он встречал человека, то он сразу обнимал его. Не то, чтобы он ждет просьбы благословить, а он сразу человека обнимет, потом широким крестом благословит и скажет тихо: «Христос с тобой». Да с такой любовью посмотрит, взор у него был такой острый, проникновенный, огненный. Я считаю, что этот человек жил во Христе и он, безусловно, явил нам образ Христа на земле. Через него мы общались со Христом Самим, потому что этот человек жил внутренней жизнью, молитвой, он все время был со Христом. Вот это чувство, как говорил апостол Павел: «Живу не я, а живет во мне Христос». Вот такое у меня впечатление было. Мы его называли «апостол Любви». ([ ])

…У большинства людей представление о Рае связано с состоянием абсолютного покоя, лицезрения вечности, но информация, идущая от моих контактов с Тонким миром, опровергает такое понимание вечности, и такое понимание святости, райского блаженства. Жизнь, как активная деятельность, продолжается на высших уровнях Тонкого мира. Изменяются задачи, возникают новые проблемы. Удивительно, что собеседники с Той стороны в этот раз  четко и ясно дали понять, что Антоний занят тем же, чем и занимался в своей земной жизни, – служит в том же лондонском храме! Его духовная сущность не оставляет храм, присутствует там невидимо, освящая собой церковь и прихожан.

Евгений Тугаринов, близко знавший митрополита, вспоминал, как узнал о смерти Антония, как почувствовал и утрату, и прикосновение кого-то, кого он не видел:

«Время остановилось! Все разбрелись по углам. Кто-то сел на стул, кто-то опустился на колени, кто-то вышел на улицу. Каждый из присутствующих в этот момент в церкви по-своему переживал известие. Меня охватила тоска, хотя смерть владыки Антония была вопросом времени, о его болезни знали многие. Знали, что положение безнадежно, но, пока служили молебны, пока каждый день собирались в храме на молитву, мы надеялись – владыка жив, он с нами, он еще может вернуться… Побродив с минуту по храму, я решил пойти позвонить, сообщить домой печальную новость. Набрал номер жены, потом друга-священника, сообщил им скорбное известие и вернулся в храм. Я сел у крайней колонны слева, у той, которая ближе к притвору. Все мои мысли устремились к владыке Антонию, сфокусировались в одну – его действительно уже больше нет. Его жизнь завершилась… Вокруг было тихо, я закрыл глаза, и мне показалось, что в храме я был один. Внезапно я почувствовал, как что-то легкое, невесомое, почти неощутимое коснулось моего плеча. Это было похоже на безгласный оклик, на чей-то зов.

Я оглянулся. Никого.

Что это было? Обмануться я не мог. Что-то действительно коснулось моего плеча. Чье-то легчайшее прикосновение было на самом деле…» ([3])

Далеко не все можно объяснить. Некоторые сообщения ставят в тупик. Порой создается впечатление, что границы миров условны и даже не являются границами, ибо существуют в непостижимом единстве. Пришло одно сообщение, причем хорошего качества, которое я не знаю, к чему отнести – к миру горнему или земному.
Судите сами:

Где это «тут»? В Тонком мире? А что у них, на пятом уровне, не все «налажено»? Или – это он пришел Оттуда в храм – и наладил? Я не думаю, что это можно понять. Лучший способ остаться в такой ситуации умным человеком – признать ограниченность человеческого ума, его неспособность понять запредельные ему смысловые конструкции. Но что они существуют – важно зафиксировать. Или – иметь их в виду.

Осенью 2013 г. я вернулся к мыслям о моем друге-священнике. Меня тревожили сомнения: а вдруг он испугается… или того хуже – найдет благовидный предлог не говорить на эту тему… Я не забывал, что Антоний был прозорливцем. «Однако же, – думал я, – и он сомневался…»

В конце концов я решил, что если священник узнает, чем я занимаюсь, то единственная возможность удержать его внимание на содержании подобных контактов – это как раз то, что они касались его лично и Антония, ученика и учителя. Я верил в честность и искренность моего друга, но понимал, что такой человек, как он, и по природе своей осторожный, и по должности не склонный к авантюрам, не будет бросаться в полымя, не подумав много раз. Я ощутил себя участником сложной психологической игры – ведь и у меня с ним были свои добрые отношения, и я рисковал их потерять, хотя мне этого не хотелось. В конце концов победила моя решимость сказать, а там – будь что будет. Когда я стал ему рассказывать о том, чем я занимаюсь, мне показалось, что он в душе не очень-то поверил, но в силу своей воспитанности – готов был улыбаться, соглашаясь со всем, что я говорю. Он сохранял вежливость и невозмутимость до тех пор, пока я не стал говорить о том, что у меня был разговор с Антонием, и он хорошо отозвался о нем. Тут произошла метаморфоза: я увидел на лице собеседника большую сосредоточенность. Здесь был нерв его духовной жизни, здесь роились его лучшие воспоминания, здесь он «попался», как я и рассчитывал. Память об Антонии была и остается для него священным пространством сознания. Он услышал в записи голос пастыря и сказал: «Голос похож»… После первого шока к нему пришло любопытство, мы стали говорить о том, как эта связь работает, какую роль выполняют звуковые «консервы», через которые проходит из Тонкого мира мыслительный импульс, обрастающий звуковой материей ([4]). Я рассказал ему, как эти контакты ведутся по всему миру, он услышал многие мои записи разговоров с разными людьми.

Мы стали время от времени говорить на эту тему, она все меньше была шоковой, хотя, по правде сказать, и привыкнуть к таким контактам до конца невозможно.

Вскоре я почувствовал, что он готов принять участие в сеансе связи с митрополитом Антонием. И я предложил встретиться. Мы несколько раз пытались выйти на контакт, но, как на зло, в конце 2013 года, на станции «Санчита» начались технические трудности космического масштаба, духовные сущности просили подождать, и только в феврале 2014 г. нам удалось выйти в эфир.

Я был бесконечно рад…Не каждый священник рискнет участвовать в таких экспериментах. Правда, и не к каждому я бы стал обращаться…

Мне трудно сказать, какие чувства испытывал Антоний, услышав голос своего ученика. Уверен, что учитель был доволен. Впрочем, он и не скрывал этого:

Антоний, митрополит Сурожский, не благословил его желание монашества, но явно способствовал стезе священника. Ему было приятно видеть благодарного ученика:

Хорошо сказано! В духе Антония, умеющего выразить свою мысль просто и убедительно.

Антоний поздравил с праздником, правда, не называя его. Поскольку день контакта был 17 февраля 2014 г., то надо думать, что он поздравил с наступающим праздником Крещения Господня.

Однако в этом же контакте было сказано кем-то, или даже самим Антонием, об отсутствии времени:

Один из явных признаков высокого уровня в Тонком мире – отсутствующее время и расширенное пространство; на уровнях более низких – больше переживаний времени и меньше пространства. Самые верхи Тонкого мира – это уже безвременье, где открываются космические просторы и все вибрации Вселенной.  Следует только уточнить: на всех уровнях Тонкого мира не живут во времени, но знают его, когда хотят знать…

Забавно, что когда я в Кракове вышел в эфир и оговорился, сказав, что сегодня «14 мая 2013 года» – меня тут же кто-то весело поправил: «июня!». А когда я только начинал свои исследования, проводил первые опыты в радиоконтактах, то уловил поразивший меня голос: «ноль часов». Я посмотрел на часы и к удивлению обнаружил, что на них отражались ночные нули предстоящего дня. Время – это линейное движение от чего-то к чему-то, иллюзия земного мира, медленного в своих волновых колебаниях, и время – это Божья хитрость, дабы временно скрыть вечность…  для пользы самих людей, чтобы они ее искали. Впрочем, это не значит, что «все понятно», и нет никакой тайны, и мы легко воспринимаем иной мир с его логикой. Нет, конечно!

 

Не случайно в эфире (17.02.14)  прозвучала мысль о том, что Их жизнь Там необъяснима:

Антоний говорил со своим учеником мысленными импульсами, которые можно уподобить вспышкам молний. Длинных фраз в таких контактах не бывает, концентрация смысла поистине огромная: в каждой фразе – буквально целая история жизни.

Понятно, что Антоний умер, как и все старые люди от болезни, а не от «усталости»: последние свои земные дни он провел в хосписе. Речь идет не о физиологическом процессе умирания организма, а о духовной исчерпанности земной жизни. Я бы перевел эту фразу так: «сделал все, что мог сделать». Антоний выполнил все свои духовные задачи, и смерть стала для него желанной «невестой», которую ждет юноша, полный самых радостных предвкушений. Переход в иной мир – это отдых после трудов праведных.

Он так и сказал:

Поскольку «нету времени», то нет прошедшего и настоящего, и речь идет о прошлом и настоящем одновременно. В нашем языке нет слов, которые могли бы выразить такое вневременное состояние.

 

Это непостижимо, но нас честно предупреждали: «сверх разума (это)!». Прозвучавшую фразу едва ли верно считать метафорой: раз сказано, что «продолжаю» – значит так и есть; а вот, что такое «по новой» – это вопрос вопросов. Я уже не раз слышал Оттуда, что они не могут объяснить нам другие законы разума. Из этого я давно сделал вывод (для себя), что надо принимать эту информацию как данность. В конце концов, я каждый день пользуюсь электричеством, но если меня спросить «что это такое?» – я приму вид человека, которого смертельно обидели, ибо Я НЕ ЗНАЮ… Многое из того, чем мы пользуемся в нашей жизни, мы принимаем по «умолчанию», далеко не все можно себе представить. Как, например, фотоизображение в ярком цвете передается по «воздуху»? Это для меня загадка, которую я не могу объяснить. Но я принимаю ее, живу с ней, и нисколько не огорчаюсь от того, что не понимаю.

Если допустить, что Антоний – это просто часть немеркнущего и невидимого «электричества» в храме, то он присутствует не только в свете зажженной свечи, которая сгорает, но и в атмосфере счастья и любви, без которой немыслима духовная жизнь.

Он не умер, а стоит где-то рядом… и неважно что его никто не видит, – электронов тоже никто не видит!  Он смотрит в лицо, радуется, и обнадеживает всех, кто ищет этот немеркнущий свет.

Ибо свет и во тьме светит, и никогда не гаснет!..

Он служит в храме не как настоятель. В Тонком мире нет прежних должностей, чинов, званий. Кто-то, а может быть, и сам Антоний, сказал о ситуации храмовой службы:

В самом конце жизни Антонию пришлось пережить серьезные духовные испытания.
Он сказал:

Первое, что меня поразило – это хронологическая точность: он умер в августе 2003 года. Прошло полных 10 лет!..

Второе, это мистическая неопределенность слова «таскаюсь»: не гордое слово, это понятно, но каков же маршрут? Откуда… – и куда? Слово «таскаюсь» как бы намекает, что приходиться «ездить». Это само по себе невообразимо, ибо в Тонком мире, я думаю, нет поездов и пароходов, перемещение («таскание») происходит мгновенно – усилием мысли! Антоний превращал инобытийную реальность в неподобный символ для нашей реальности.

Третье, не столько поразило, сколько огорчило: это явно неслучайное упоминание – «мимо Москвы».

«Мимо» – сильный знак неблагоприятных отношений! «Москва» это, как и Лондон, вряд ли сам город, вряд ли люди, живущие в нем, – никогда Антоний не отринул бы от себя ни людей, ни страну, ни город: Москва – это Московская Патриархия. Как и Лондон – не музейные залы и Вестминстер, а православная община.

Это указание на тяжелый конфикт, который произошел незадолго до его смерти.

Об этом конфликте свидетельствует и другой момент контакта, когда мой друг, священник, обратился к Антонию и напомнил ему о празднике (в этот день) его любимой иконы, однако сразу получил ответ, который продолжал тему конфликта с Московской патриархией…

Здесь ключевое слово «холод». Оно помогает понять позицию митрополита в этом конфликте.

Жизнь Антония была творчеством «тепла», и всю жизнь он старался преодолеть «холод»: как в отношениях с людьми, так и внутри церковной общины в Лондоне.

Он говорил:

…можно называться христианином и прожить всю жизнь, изучая глубины богословия, - и никогда не встретить Бога. Участвуя в красоте богослужения, будучи членом хора или участником служб, - никогда не прорваться до реальности вещей. Вот что страшно. У неверующего есть еще возможность уверовать, у псевдоверующего эта возможность очень затуманена, потому что у него все есть: он может объяснить каждую деталь и богослужения, и Символа веры, и догматики, а вдруг оказывается, что Бога-то он и не встретил ([5]). 

На вопрос корреспондента об отношениях церкви и государства в СССР в эпоху перестройки, когда прекратилось гонение и установились отношения благоприятные усилению церкви, он ответил совершенно неординарно – и одновременно пророчески:

Церковь не может быть принадлежностью какой бы то ни было партии, но она вместе с тем не беспартийна и не надпартийна. Она должна быть голосом совести, просвещенной Божиим светом. В идеальном государстве Церковь должна быть в состоянии говорить любой партии, любому направлению: это – достойно человека и Бога, а это – не достойно человека и Бога. Конечно, это можно делать из двух положений: или из положения силы, или из положения предельной беспомощности. И вот мне кажется, я в этом глубоко убежден, что Церковь никогда не должна говорить из положения силы. Она не должна быть одной из сил, действующих в том или другом государстве, она должна быть, если хотите, так же бессильна, как Бог, Который не насилует, Который только призывает и раскрывает красоту и истину вещей, Который не навязывает их, и как наша совесть, которая нам подсказывает правду, но которая нас оставляет свободными прислушиваться к истине и красоте или от них отказываться. Мне кажется, что Церковь должна быть именно такой; если Церковь  занимает положение одной из организаций, которая имеет власть, которая имеет возможность принудить или направить события, то всегда остается, что она будет желать властвовать, а как только Церковь начинает властвовать, она теряет самое глубинное существо – любовь Божию, понимание тех, кого она должна спасать, а не ломать и перестраивать ([6]).

Митрополит Антоний противопоставлял тепло Божьего бессилия холоду земной власти...

Тепло не принуждает, не насилует, не мучает, а холод всегда выражается во власти, какой бы она ни была, государственной или церковной; холод власти утверждается как твердый сплав элементов – это всегда безликая сила, рассудочная, канцелярская, чиновная.

Антоний говорил:

…если внутреннему опыту сопутствует свет ума, теплота сердца, радость, чувство глубокого смирения и благодарности, можно думать, что этот опыт от Бога. Дьявол холоден; когда мы под его действием, мы вступаем в область мрака, холода, гордыни и т. д ([7]).

Лондонская община русского православия существовала как удивительный эксперимент. Антоний сумел создать общину верующих, которая воплотила в себе религиозные идеи и чаяния русской интеллигенции начала двадцатого века о «мистическом анархизме». Нет власти, кроме духовной, нет силы, кроме силы духа отдельной личности – такова его формула ([8]). Религиозные деятели русского Возрождения не признавали понятие «христианское государство», считая это определение абсурдным. Власть государства не совместима с абсолютной свободой личности. Не думаю, что Антоний осознавал прямую связь своей деятельности с культурой русского религиозного Возрождения начала двадцатого века,  но он шел той же дорогой к полноте христианской свободы, видя себя не в качестве администратора, управленца, а только как одного из членов общины, пусть и авторитетного своим словом и образом действий. Так утверждался дух творческого равенства, который особенно ценил владыка. К нему приходили сотни англичан, желавших принять православие: создавалась такая общность, где и вправду не было «ни эллина, ни иудея». Эта община как бы повторяла исторический путь раннехристианских ойкумен, сильных своим духовным братством и трепетной верой в Христа. Под началом митрополита Антония был выработан даже свой Устав епархии, который заметно отличался от Устава РПЦ МП.

Но случилась беда.

Еще в 1995 г. Антоний предложил молодому докторанту богословского факультета Оксфордского университета, Илариону (Алфееву), приехать в Сурожскую епархию. Митрополит был искренне удивлен способностям молодого игумена, прекрасно знавшего не только европейские языки, но и древние (в том числе сирийский). В 1999 г. он вновь пригласил его приехать в епархию, надеясь на то, что такой образованный человек поможет ему в управлении епархией. Иларион был тогда секретарем ОВЦС по межхристианским связям; он согласился, но просил Антония обратиться к его начальству. Антоний просил патриарха Алексия II,  а также митрополита Кирилла, начальника ОВЦС РПЦ МП, о разрешении направить Илариона в Лондон. 27 декабря 2001 Священный Синод освободил владыку Антония от должности викария Сурожской епархии и назначил Илариона его преемником.

Антонию казалось, что в конце жизни он избрал достойного преемника, но он ошибся.

В чем же? Иларион действительно едва ли не самый образованный человек в Церкви, говорящий на английском языке вообще без акцента! Его богословские труды – редчайшее исключение на фоне почти полного отсутствия богословской науки в России! Все это так, если не одно но…

Иларион приехал из православного мира, в котором исторически сложилась другая традиция отношений между верующими и управленческой верхушкой, церковной властью…

Конфликт приобрел не личные, а мировоззренческие основания.

Антоний вынужден был в конце концов написать открытое письмо Илариону (Алфееву), в котором он объяснил, почему он больше не хочет его видеть в Сурожской епархии:

Дорогой владыка Иларион, с чувством глубокой скорби начинаю это письмо. Неужели ты не понимаешь и не чувствуешь, что, давая всенародную огласку трагедии, которая разыгралась в Сурожской епархии со времени твоего прибытия в Англию, ты не только расшатываешь стройную (до твоего приезда) жизнь епархии, но подрываешь многолетний труд, положенный другими, и всенародно позоришь имя Русской Церкви во всей Европе и Америке? А картина, которую ты даешь, большей частью не соответствует действительности. И сколько озлобления и мстительности может непредубежденный читатель прочесть в твоих личных нападках на владыку Василия и других!

Ты пишешь, что я сам просил Патриарха отрядить тебя в Сурожскую епархию. Сначала речь шла о твоем назначении исследователем при Кембриджском университете. Позже митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл сказал, что он тебя в помощь мне не отпустит иначе как в сане епископа. Я на это согласился с готовностью, ожидая в твоем лице чуткого, понятливого сотрудника. В этом я ошибся: я ожидал одного человека, а прибыл другой. В самый первый день твоего приезда ты мне сказал глубоко смутившую меня фразу: “Когда на меня возложили руки при хиротонии, я почувствовал, что я теперь архиерей и ЧТО У МЕНЯ ВЛАСТЬ”. Это меня ужаснуло, так как я всю жизнь верил, что мы призваны СЛУЖИТЬ, а не властвовать. Я обратил на это твое внимание, но, видно, безуспешно: с самых первых дней твоего пребывания в нашей среде ты своим авторитарным обращением настолько восстановил против себя все лондонское духовенство, что у меня попросили разрешения устроить встречу между нами, на которой они могли бы высказать тебе свои переживания.

В жизнь общины Иларион внес раздор. Он стал делить людей на своих и чужих, утверждать дотоле неизвестные понятия: “нормальные” деньги, награды для священников, почитание, – все атрибуты власти, которых не было в лондонской общине, но без которых немыслима Московская патриархия. Иларион выражал другое мировоззрение на природу христианского общежития там, где не было московских традиций, но о них слышали и их боялись, как прихожане, так и священники.

Антоний продолжал:

Эта встреча благого результата не имела, ты не сумел “услышать” крик раненых душ и только вынес вражду против тех, кто с искренностью и правдивостью говорил тебе правду. То же самое случилось и тогда, когда другая группа духовенства (владыка Анатолий, опытный и правдивый архиепископ, протоиереи Сергий Гаккель и Михаил Фортунатто) встретилась с тобой и высказала свои недоумения, к которым я прибавил и свои критические замечания. Ответить нам ты отказался. Смущение, связанное с тобой, стало шириться и “темнеть”. Ты начал, пользуясь всеми встречами с прихожанами, собирать вокруг себя почитателей и сторонников, все больше разделяя приход на “своих” и “иных”. Я попросил тебя посещать провинциальные приходы, что ты и сделал очень успешно, однако и в них после твоих посещений началось разделение на “своих” и “чужих” не только среди мирян, но и среди духовенства.

Впервые после пятидесяти трех лет моего служения в Великобритании и Ирландии начало рождаться взаимное отчуждение. Ты начал ставить священникам на вид, что даже после многих лет служения они не удостоились церковных наград. (Я на самом деле в награды не верю, считая, что служить Богу и людям – самая большая честь, которая может выпасть на долю человека, и отмечал крестом лишь многолетнее служение и саном протоиерея многолетние труды.) Также ты обращал внимание священников на незначительность их “зарплаты” и на то, что некоторые из них совмещают служение Богу и людям с мирской работой, ввиду того что приходы в провинции немногочисленны и пастырское окормление верующих не может заполнить “рабочий день”. Я сам несколько лет совмещал пастырское служение с работой врача в Париже. Денежная тема, как и тема о награждениях, стала играть роль, которую она раньше не играла. (Сам ты потребовал 40 тыс. фунтов)

А теперь я хочу перейти на основную тему и сказать несколько слов о самой Сурожской епархии, являющейся “наследницей различных течений в истории современной Русской Церкви”. До революции во всех столицах были посольские храмы, после революции их не стало, но зародились молитвенные центры либо в оставшихся часовнях и храмах (как в Париже), либо в домовых церквах. Они обслуживались духовенством, которое уже жило за границей, либо новоприбывшими изгнанниками. Их отличала крайняя беднота и пламенная русская православная вера в Бога и Родину. Поколение моих родителей и мое поколение познали Бога “по-новому”: до революции Бог пребывал “во славе” в церквах и соборах, здесь же Бог открылся нам как Изгнанник, преследуемый на нашей Родине и “не имущий, где главу преклонити”. В Нем мы с изумлением познали Бога-Изгнанника, Который все понимает, “ниже Которого никто не может быть унижен”. В предельной бедноте домов и храмов Он жил среди нас, Он был нашей надеждой и силой, утешением и вдохновением. И из этих глубин прозвучал голос Бердяева, говорящий нам, что мы не побежденное стадо, но что Бог нас избрал, чтобы мы в немощи нашей принесли православие всему миру. И мы по-новому увидели и себя, и земли нашего изгнания. Мы нашли призвание в том, в чем раньше было неизбывное горе. И мы стали свидетелями православия и возлюбили нашу бедноту, которая открывала нам доступ к самым обездоленным…

Молитвенный язык Антония и канцелярский язык Илариона – это два разных мировоззрения. Иларион отвечал, как великолепно обученный церковный бюрократ, знающий до тонкостей крючкотворное дело. И самое удивительное, что по-канцелярски он был прав во многом: его не так поняли – на то имеется справочка, его исказили – на то имеется документик… И так по пунктам. Он всегда был холоден к живому откровению души – и при всей своей феноменальной образованности, удивительно ограничен в душевных качествах. Так лично столкнулись мир христианского тепла и холодный мир церковного управления Московской патриархии…

Я, конечно, как и всякий исследователь ИТК, обязан проверять себя по мере возможностей: точно ли об этом говорил Антоний?

В записи контакта хорошо слышен его голос, не оставляющий больших сомнений:

Я бы добавил, что этот характер – московский, и сама эта печальная история – тоже какая-то московская…

Иларион (Алфеев) уехал. Осадок остался…

История отношений лондонской общины и Московской патриархии травмировала многих, и Антоний, находясь на вершинах Тонкого мира, не может забыть своей ошибки, такой горькой и поучительной. Может быть, поэтому, - кто знает, - он не оставляет лондонский храм, служит в нем невидимо, и по-прежнему старается умножить добрые чувства в людях, чтобы они открыли для себя Бога, который стоит где-то рядом – и надеется на каждого…

Антоний пожелал нам в контакте не забывать, что Бог открывается в любви, дружбе, теплых отношениях, заботах!

Между людьми…

Он так и сказал, просто и мудро:

 

[1] Митрополит Антоний Сурожский. Биография в свидетельствах современников.
     М., 2015. С. 181

 

[2] «Мы называли его Апостолом Любви» интервью с клириком храма святого Иоанна Воина на Якиманке протоиереем Николаем Ведерниковым. Источник: http://www.pravmir.ru/my-nazyvali-ego-apostolom-lyubvi-intervyu-s-klirikom-xrama-svyatog o-ioanna-voina-na-yakimanke-protoiereem-nikolaem-vedernikovym/#ixzz3bkjrKdtJ

[3] Митрополит Антоний Сурожский. Биография в свидетельствах современников.

     М., 2015. С. 67-68

 

[4] Я работаю по «кольцевому» методу, разработанному А.В. Михеевым, президентом РАИТ

[5] Там же, с. 89

[6] Там же, с. 85-86

[7] Там же, с. 98

[8] Сам Антоний говорил: «…нам надо постепенно внедрить в сознание людей абсолютную ценность личности – не индивида как фрагмента человечества, а именно личности, которая может творчески соотноситься с другими личностями, не теряя ничего, и вместе с этим давая все» (Там же. С. 75)